Опасные связи - Страница 105

105

Немногим труднее будет мне оправдаться и по поводу неведомого очарования, которое вас, кажется, тоже задело: ибо прежде всего, ежели что-то неведомо, это отнюдь не значит, что оно привлекательнее. О, что может превзойти восхитительные наслаждения, которые одна лишь вы способны всегда делать новыми и всегда более острыми? Я, значит, хотел сказать только одно, – что это наслаждение было такого рода, какого я еще не испытывал, и я вовсе не намеревался определять его сравнительную ценность. При этом я даже добавил то, что и сейчас повторяю: каким бы оно ни было, я сумею бороться с ним и превозмочь его. И в это нетрудное дело я внесу еще больше рвения, если оно окажется данью моего служения вам.

Что же касается малютки Сесили, то говорить вам о ней считаю просто ненужным. Вы же не забыли, что я занялся этой девочкой по вашей просьбе и, чтобы развязаться с ней, жду только вашего разрешения. Я мог отметить ее простодушие и свежесть, я мог даже на мгновение счесть ее привлекательной, – ведь творение твоих рук всегда доставляет тебе известное удовольствие. Но, разумеется, она еще ни в какой области не созрела настолько, чтобы удержать внимание.

А теперь, прелестный друг мой, я взываю к вашему чувству справедливости, к доброте, с которой вы в свое время ко мне отнеслись, к нашей долгой, ничем не омрачаемой дружбе, к полному взаимному доверию, которое скрепило нашу связь, – разве заслужил я жесткий тон вашего последнего письма? Но как легко будет вам вознаградить меня за него, едва только вы этого пожелаете! Скажите лишь слово, и вы увидите, удержат ли меня здесь не то что на один день, но на одну минуту любые очарования, любая привязанность. Я полечу к вашим ногам, в ваши объятия и докажу вам тысячу раз тысячью способами, что вы и есть истинная владычица моего сердца и всегда останетесь ею.

Прощайте, прелестный друг мой. С нетерпением жду вашего ответа.

Париж, 3 ноября 17...

Письмо 130

От госпожи де Розмонд к президентше де Турвель

А почему, моя красавица, не хотите вы больше оставаться моей дочерью? Почему вы как будто намекаете на то, что переписка наша должна прекратиться? Уж не хотите ли вы наказать меня за то, что я не догадалась об обстоятельстве совершенно неправдоподобном? Уж не подозреваете ли вы, что я умышленно огорчила вас? Нет, я слишком хорошо знаю ваше сердце, чтобы поверить, что оно так мыслит о моем. Вот почему, прочтя ваше письмо, я страдаю больше за вас, чем за себя.

О юный друг мой, говорю вам это с душевной скорбью – вы слишком достойны любви, чтобы любовь когда-либо дала вам счастье. Какая по-настоящему нежная и чувствительная женщина не обрела несчастья в том самом чувстве, от которого ожидала столько блаженства! Разве мужчина способен оценить женщину, которой он обладает?

Конечно, многие мужчины ведут себя порядочно и проявляют постоянство в своих чувствах. Но даже и в их числе как мало таких, чье сердце способно биться в лад с нашим! Не думайте, милая моя дочь, что их любовь подобна нашей. Да, они испытывают то же опьянение, зачастую даже вносят в него больше, но они не знают тревожного рвения, нежной внимательности, из-за которых мы отдаемся непрерывным нежным заботам, единственная цель которых – любимый человек. Мужчина наслаждается счастьем, которое испытывает он сам, женщина – тем, которое дает она. Различие это, столь важное и очень редко замечаемое, весьма ощутительно влияет на поведение каждого из них. Для одного – наслаждение в том, чтобы удовлетворить свои желания, для другой – прежде всего в том, чтобы их вызвать. Для него нравиться – один из способов добиться успеха, в то время как для нее в этом и состоит успех. И кокетство, в котором так часто упрекают женщин, есть не что иное, как некоторое злоупотребление подобного рода чувствами, являющееся, однако, доказательством их истинности. И, наконец, исключительная страсть к одному существу, характерная для любви вообще, у мужчины есть всего лишь предпочтение, служащее самое большее для того, чтобы усилить удовольствие, которое ослабело бы, может быть, появись новый предмет, но отнюдь не исчезло бы. В то время как в женщинах это – глубокое чувство, не только уничтожающее какое-либо постороннее влечение, но более властное, чем природа, и не подчиняющееся ее законам и потому заставляющее женщин испытывать мучительное отвращение там, где, казалось бы, должно было возникнуть желание.

И не думайте, что более или менее многочисленные исключения, которые можно было бы привести в данном случае, могут успешно опровергнуть эту общеизвестную истину! Ее опора – взгляды общества, которое лишь для мужчин делает различие между неверностью и непостоянством. Этим различием они похваляются, а между тем оно унизительно, и среди представительниц нашего пола его принимали только те развращенные женщины, которые позорят наш пол и для которых хорошо любое средство, подходящее, по их мнению, для того, чтобы избавить их от тягостного сознания собственной низости.

Мне представлялось, моя красавица, что вам было бы полезно внять этим моим доводам: вы противопоставите их неосуществимым мечтам о безоблачном счастье, которыми любовь беспрестанно морочит наше воображение. Это обманчивая надежда, за которую цепляешься даже тогда, когда ясно видишь, что от нее приходится отказаться, и утрата ее обостряет и умножает те вполне реальные муки, которые всегда сопутствуют сильной страсти.

Единственное, что я могу и хочу сейчас делать, – это облегчить ваши страдания, постараться, чтобы их стало меньше. При неизлечимой болезни можно давать советы только относительно режима. Я прошу вас лишь об одном: помните, что жалеть больного – не значит порицать его. Да кто мы все такие, чтобы осуждать друг друга? Предоставим право судить тому, кто один читает в сердцах человеческих, и я дерзаю даже верить, что много добродетелей могут в отеческих глазах его искупить одну слабость.

105