Сейчас уже час ночи, а я, вместо того чтобы лечь спать, чего мне до смерти хочется, должна писать вам длинное письмо, от которого спать захочется вдвойне, такая меня одолевает скука. Счастье ваше, что у меня нет времени бранить вас дольше. Но не подумайте, что вы прощены: мне просто некогда. Слушайте же, ибо я тороплюсь.
Проявив хоть немного ловкости, вы должны завтра добиться полного доверия Дансени. Время для откровенности самое подходящее: он несчастен. Девочка была на исповеди. Она все рассказала, как ребенок, и с тех пор ее до того мучит страх перед дьяволом, что она решила во что бы то ни стало пойти на разрыв. Все свои ничтожные сомнения она поведала мне так горячо, что я поняла, насколько ее сбили с толку. Она показала мне письмо, в котором объявляет о разрыве, – это сплошной ханжество. Целый час она прощебетала со мной, не сказав при этом ни одного разумного слова, но тем не менее весьма смутила меня, так как не могу же я откровенничать с таким недалеким созданием.
Из всей этой болтовни я, однако, поняла, что она по-прежнему любит своего Дансени. Усмотрела я тут и одну из тех уловок, которых у любви всегда достаточно и которой девочка эта самым забавным образом поддалась. Мучимая и желанием все время заниматься своим возлюбленным, и страхом, занимаясь им, погубить свою душу, она придумала молиться богу, чтобы он помог ей забыть любимого, а так как она поминутно молится об этом, то и находит способ беспрестанно думать о нем.
Для человека, более искушенного, чем Дансени, это маленькое обстоятельство явилось бы скорее подмогой, нежели помехой. Но этот юноша такой Селадон [], что, если ему не помочь, у него на преодоление самых пустяковых препятствий уйдет столько времени, что у нас на осуществление нашего замысла времени уже не останется. Вы правы: это очень жаль, и я не менее вас раздосадована тем, что именно он является героем этого приключения, но что поделаешь? Сделанного не поправить, а вина тут ваша. Я попросила показать мне его ответ [] и даже разжалобилась. Он из сил выбивается, убеждая ее, что невольное чувство не может быть преступным: как будто оно не перестает быть невольным с того мгновения, как с ним прекращают борьбу. Мысль эта до того проста, что пришла в голову даже девочке. Он в довольно трогательных выражениях жалуется на свое несчастье, но скорбь его полна такой нежности и, по-видимому, так сильна и искренна, что мне кажется невероятным, чтобы женщина, которой представился случай довести мужчину до такого отчаяния и притом со столь малой опасностью для себя, не поддалась бы соблазну потешиться этим в дальнейшем. Словом, он объяснил ей, что он совсем не монах, как думала девочка, и, несомненно, это – лучшее из всего, что он сделал. Ибо если уж заниматься любовью с монахами, то господа мальтийские рыцари предпочтения тут не заслуживают.
Как бы то ни было, но, вместо того чтобы терять время на разговоры, которые меня бы только поставили в неудобное положение, не убедив, быть может, ее, я одобрила решение о разрыве, но сказала, что в подобных случаях гораздо честнее излагать свои доводы не письменно, а устно, что существует, кроме того, обычай возвращать письма и другие мелочи, которыми могли обмениваться влюбленные, и, сделав таким образом вид, будто я вполне согласна с этой юной особой, я убедила ее назначить Дансени свидание. Мы тотчас обсудили, как это осуществить, и я взяла на себя уговорить мамашу выехать из дому без дочки. Завтра после полудня и наступит сей решительный момент. Дансени уже предупрежден. Но ради бога, если вам представится возможность, убедите этого прелестного пастушка быть менее томным и научите его, раз уж надо говорить прямо, что настоящий способ побеждать сомнения – это постараться сделать так, чтобы тем, у кого они имеются, больше нечего было терять.
Впрочем, для того чтобы нелепая эта сцена больше не повторялась, я не преминула заронить в сознание девочки подозрение, так ли уж строго соблюдают исповедники тайну исповеди, и уверяю вас, что за страх, который она мне внушила, она теперь платит своей собственной боязнью, как бы ее исповедник не рассказал все мамаше. Надеюсь, что после того как я с ней поговорю еще разок-другой, она перестанет рассказывать о своих глупостях первому встречному [].
Прощайте, виконт. Займитесь Дансени и будьте его руководителем. Стыдно нам было бы не сделать с этими двумя детьми всего, что нам нужно. А если это окажется для нас труднее, чем мы первоначально рассчитывали, вспомним, чтобы подхлестнуть свое рвение, вы – о том, что речь идет о дочери госпожи де Воланж, а я – о том, что она должна стать женою Жеркура. Прощайте.
Из ***, 2 сентября 17...
Вы запрещаете мне, сударыня, говорить вам о любви, но где я найду мужество, необходимое для того, чтобы вам повиноваться? Поглощенный чувством, которое должно было быть столь сладостным, но которое вы делаете столь мучительным; томясь в изгнании по вашему приказу; испытывая в жизни одни только лишения и сожаления; терзаясь муками тем более жестокими, что они все время напоминают мне о вашем равнодушии, – неужели должен я в довершение всего поступиться единственным оставшимся мне утешением, а что же мне остается, как не возможность изредка открывать вам душу, которую вы наполняете тревогой и горечью? Неужели вы отвратите свой взор, чтобы не видеть слез, вами же вызванных? Неужели откажетесь вы даже от поклонения со стороны того, кто приносит требуемые вами жертвы? Разве не было бы более достойно вас, вашей благородной и кроткой души пожалеть страждущего из-за вас, вместо того чтобы отягчать его страдания запретом и несправедливым и чрезмерно суровым?