Опасные связи - Страница 92

Предлогом для этого, некоторым образом, затворничества служит намерение по-настоящему заняться моим большим процессом, который действительно будет наконец-то слушаться в начале зимы. Я чрезвычайно этому рада, ибо и впрямь крайне неприятно, когда все твое благосостояние, можно сказать, висит в воздухе. Не то чтобы меня беспокоил исход тяжбы; прежде всего правда на моей стороне – так уверяют все мои адвокаты, а если бы даже все обстояло иначе, я была бы уж очень неловкой, когда не сумела бы выиграть процесс, в котором против меня одни малолетние да их старый опекун! Но так как в столь важном деле ничего нельзя упускать из виду, со мною будут оба мои адвоката. Как, по-вашему, – веселенькое путешествие? Однако, если оно поможет мне выиграть дело и избавиться от Бельроша, я не пожалею о потерянном времени.

А теперь, виконт, угадайте, кто будет преемником. Даю вам сто очков форы. А впрочем, разве я не знаю, что вы не способны что-либо угадать? Так вот: это Дансени. Вы удивлены, не правда ли? Ведь я еще не дошла до того, что мне остается лишь воспитывать детей. Но этот ребенок заслуживает стать исключением: он обладает только прелестью юности, без ее легкомыслия. Сдержанность, с которой он ведет себя в обществе, Устраняет всякие подозрения, и она же делает его особенно приятным, когда остаешься с ним наедине. Разумеется, у меня лично с ним таких свиданий еще не было: сейчас я всего лишь его наперсница, но, сдается мне, под покровом дружбы у него заметно очень острое влечение ко мне. Жаль было бы, если бы весь этот ум и тонкость чувств оказались принесенными в жертву и отупели подле этой дурочки Воланж. Надеюсь, он ошибается, воображая, что любит ее: она этого далеко не заслуживает. Я отнюдь не ревную к ней, – но ведь это было бы убийством, а я хочу спасти Дансени. Прошу вас поэтому, виконт, приложить все усилия к тому, чтобы он не смог увидеться со своей Сесилью (у него еще сохранилась дурная привычка называть ее так). Первое увлечение всегда сохраняет над нами большую власть, чем думаешь, и я ни в чем не буду уверена, если он увидится с нею теперь, особенно же в мое отсутствие. По возвращении же я беру на себя все и за все ручаюсь.

Я сперва было думала взять молодого человека с собой, но принесла эту мысль в жертву своему привычному благоразумию. Кроме того, я боялась бы, что он заметит что-нибудь между мною и Бельрошем, и была бы в отчаянии, если бы у него возникло хоть малейшее представление о том, что происходит. Пусть – по крайней мере, в его воображении – я останусь чистой и незапятнанной, словом, такой, какой следует быть, чтобы оказаться достойной его.

Париж, 15 октября 17...

Письмо 114

От президентши де Турвель к госпоже де Розмонд

Дорогой друг мой, я не в силах побороть беспокойства и, не зная даже, будете ли вы в состоянии ответить мне, не могу не расспросить вас. Хотя вы и считаете, что у господина де Вальмона нет ничего опасного, я не разделяю той уверенности в хорошем его состоянии, какой, видимо, проникнуты вы. Нередко случается, что меланхолия и стремление уклониться от общения с людьми оказываются предвестниками серьезного заболевания. Телесные страдания так же, как и душевные, вызывают потребность в одиночестве, и часто мы упрекаем за дурное расположение духа тех, кого можно только жалеть, как больных.

Мне кажется, что ему все же следовало бы с кем-нибудь посоветоваться. Как это вы сейчас, тоже болея, не имеете подле себя врача? Мой врач, который был у меня сегодня утром и с которым – не скрою от вас – я косвенным образом посоветовалась, полагает, что внезапной апатией у людей от природы деятельных пренебрегать не следует. Он же добавил, что болезнь, если ее вовремя не захватить, не поддается лечению. Зачем же подвергать такому риску столь дорогое вам существо?

Беспокойство мое усиливается тем, что вот уже четыре дня, как я не получаю от него известий. Боже мой! Уж не обманываете ли вы меня насчет его состояния? Почему бы он вдруг перестал писать мне? Если только из-за того, что я неизменно возвращала ему письма, то мне кажется, что он гораздо раньше принял бы такое решение. Наконец, хотя смешно верить предчувствиям, я уже в течение нескольких дней погружена в такую тоску, что мне просто страшно становится. Ах, может быть, я накануне величайшей беды!

Вы не поверили бы – и мне стыдно вам в этом признаться, – какое для меня огорчение не получать больше тех писем, которые я сама же отказывалась читать. Я все-таки имела уверенность в том, что он обо мне думает! И я хотя бы видела что-то, исходящее от него. Я не распечатывала этих писем, но я плакала, глядя на них; слезы мои текли легче и были не столь горькими, и только эти слезы хоть немного рассеивали уныние, в котором я нахожусь со дня возвращения. Заклинаю вас, снисходительный друг мой, напишите мне своей рукой, как только сможете, а пока распорядитесь, чтобы мне ежедневно сообщали о вас и о нем.

Я вижу, что почти ни слова не сказала лично вам, но вы знаете мои чувства, мою безграничную привязанность, мою нежную благодарность за вашу чувствительную дружбу. Вы простите мне смятение, в котором я нахожусь, мои смертельные страдания, ужаснейшую муку – страшиться бедствий, причина которых, возможно, я же сама. Великий боже! Эта доводящая до отчаяния мысль преследует меня, раздирает мне сердце. Не хватало мне только этого несчастья, и я чувствую, что рождена лишь для того, чтобы испытать их все.

Прощайте, дорогой друг, любите меня, жалейте меня. Получу ли я сегодня от вас письмо?

Париж, 16 октября 17...

Письмо 115

От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей

Удивительная вещь, прелестный друг мой: стоит только расстаться – и сразу как-то перестаешь понимать друг друга. Пока я был подле вас, у нас всегда было полное единство чувств и взглядов. А из-за того, что вот уже около трех месяцев я вас не вижу, мы по поводу всего расходимся во мнениях. Кто из нас двоих не прав? Разумеется, вы-то ответили бы, не колеблясь, но я, более рассудительный или более вежливый, не могу решиться. Ограничусь тем, что отвечу на ваше письмо и сообщу вам о дальнейшем своем поведении. Прежде всего благодарю вас за совет, который вы даете мне по поводу распространяющихся обо мне слухов. Но пока я на этот счет не тревожусь, ибо, кажется, могу с уверенностью сказать, что вскоре у меня будет полная возможность заставить их смолкнуть. Будьте спокойны: в свете я появлюсь не иначе, как завоевав еще большую славу и будучи еще более достоин вас. Надеюсь, что мне зачтут даже в какой-то степени приключение с малюткой Воланж, к которому вы относитесь столь пренебрежительно. Как будто это такие уж пустяки – за один вечер отбить девушку у ее возлюбленного, которого она любит, тут же попользоваться ею сколько тебе угодно и совершенно беспрепятственно, как будто это твоя собственность, получить от нее то, чего осмелишься потребовать не у каждой девицы, сделавшей себе из этих вещей ремесло, и при этом ни в малейшей степени не нарушить ее нежной любви, не сделать ее ни непостоянной, ни даже неверной, ибо я и впрямь нисколько не занимаю ее мыслей! Таким образом, когда эта прихоть у меня пройдет, я возвращу ее в объятия возлюбленного, и при этом окажется, что она ничего, если можно так выразиться, не заметила. Уж такое ли это обычное дело? К тому же, поверьте мне, раз уж она прошла через мои руки, начала, внушенные мной, получат дальнейшее развитие, и могу предсказать, что робкая ученица вскоре так покажет себя, что сделает честь учителю. Тем же, кто предпочитает героический жанр, я покажу президентшу – сей признанный образец добродетели! – уважаемую даже отъявленными распутниками, словом, ту, на кого покуситься никто бы и не подумывал. Я, повторяю вам, покажу ее женщиной, забывшей свой долг и добродетель, жертвующей своей репутацией и двумя годами целомудренного супружества ради счастья понравиться мне, ради опьянения счастьем любить меня и считающей, что за все эти жертвы она достаточно вознаграждена одним словом, одним взглядом, которых ей к тому же и не всегда удается добиться. Я сделаю больше – я ее брошу, и, если у меня окажется преемник, значит, я не знаю эту женщину. Она устоит и перед потребностью в утешении, и перед привычкой к наслаждению, и даже перед жаждой мести. Словом, она будет существовать лишь для меня, и каков бы ни был этот ее путь – короток или длинен, н